Добро пожаловать!
Из Табриса, в начале сентября, я отправился в Чечню, к Алексею Петровичу за новыми наставлениями. Нашел его, как прежде, необыкновенно умным, хотя недружелюбным. Он воюет, мы мир блюдем; если однако везде так мудро учреждены посольства от императора, как наше здесь: полки его опаснее, чем умы его дипломатов. Я наконец опять в Табризе. Владетельный Ша-Заде-Наиб-Султан-Абас-Мирза, при котором мы честь имеем находиться, и, в скобках сказать, великий мне недоброжелатель, вызвал из Лондона оружейных мастеров, шорников и всяких рабочих; сбирается заводить университеты. И у него есть министр духовных сил дервиш каймакам Мирза-Бюзюрк. Дайте нам Уварова. Ты видишь, что и здесь в умах потрясение. Землетрясение всего чаще. Хоть то хорошо, коли о здешнем городе сказать: провались он совсем; -- так точно иной раз провалится.
Не воображай меня однако слишком жалким. К моей скуке я умел примешать разнообразие, распределил часы; скучаю, попеременно то с лугатом персидским, за который не принимался с сентября, то с деловыми бездельями, то в разговорах с т_о_в_а_р_и_щ_а_м_и. Веселость утрачена, не пишу стихов, может и творились бы, да читать некому, сотруженики не русские.4 О любезном моем фортепияно, где оно, я совершенно неизвестен. Книги, посланные мною из Петербурга тем же путем, теряются. Довольно о себе. Вы как? Что происходит в вашем ученом и неученом мире? В мое время, если бы возможность была массу сведений наших литераторов, академиков, студиозов и профессоров разделить поровну нашим людям с т_а_л_а_н_т_о_м, вряд ли бы на каждого пришлось постольку, чем Ланкастер учит: читать и писать, и то плохо. Ты не в счету. Играют ли твою Андромаху? Напечатана ли? Как ее достать? Коли не ex dono Auctoris, {В подарок от автора. -- Ред.} намекни по крайней мере, куда отнестись? Да во всяком случае пиши ко мне. Сколько я удовольствия лишаюсь от лени! Если бы любезные мне люди от меня имели письма, верно бы отвечали. По крайней мере я люблю нежиться этим воображением.
Князю почтенному5 низко поклонись за отсутствующего. Не могу довольно порадоваться, что и он в числе тех, которые хотят, не хотят, а должны меня помнить. Часто бывали вместе. Славный человек! Кроткий, ласковый нрав, приятный ум, статура его, чтенье, сочинения, горячность в спорах об стопах и рифме, наш ценсор всегдашний, и сам под ценсурою у Катерины Ивановны... Не поверишь, как память обо всем этом мне весела в одиночестве! Жандрик мой как живет? в 1820-м году прежним ли святым молится? Об Чепягове ты мне писал. Скажи, кто бы думал, что его в чем ни есть Иону достанется заменить? Однако охота была нашему прозорливому другу петь свою Феогонию такому человеку, который богов знать не хочет? Чепягов и Чебышев! Не знаю почему при этих схожих именах мне пришли два другие: Гейнзиус и Гревиус!
Прощай, дружески тебя обнимаю, крепко. Мой Шерасмин6 свидетельствует свое почтение...
Из всего надо пользу получать, и ты из моего письма научись чему-нибудь. Вот тебе арабский стих:
Шаруль-бело из кана ла садык.
|