Добро пожаловать!
Он был в каком-то недовольстве, в каком-то раздражении (казалось мне) и
посреди общих разговоров отпускал только острые слова. За столом разговор
завязался о персиянах, что было очень естественно в обществе Грибоедова,
который знал персиян во всех отношениях, еще недавно расстался с ними и
готовился опять к ним ехать. Он так живо и ловко описывал некоторые их
обычаи, что Н. И. Греч очень кстати сказал при том, указывая на него:
"Monsieur est trop percant (persan)" {Господин слишком проницателен (слишком
персиянин) (фр.).}. Признаюсь, молодой ум мой ожидал от Грибоедова чего-то
другого. "Где же скрывается глубина этого человека?" - думал я, не зная, что
в большом обществе он был всегда таков, да и кто же не будет таков, особенно
подозревая, что на него смотрят как на что-то особенное и ожидают
чего-нибудь необыкновенною? Ривароль находился однажды в таком положении и
начал, как говорится, рубить сплеча все, что попадалось в разговоре.
Собеседники его изумились. Грибоедов сделал почти то же, потому что в
одинаковом случае положение человека, известного умом, всегда одинаково.
Вечером, когда кружок друзей стал теснее, Грибоедов был гораздо мягче и с
самою доброю готовностью читал наизусть отрывок из своей трагедии
"Грузинская ночь", которую сочинял тогда.
Через несколько дней мне опять случилось обедать с ним у Н. И. Греча.
Входя в комнату, я увидел Грибоедова за фортепиано: он аккомпанировал
известному Този {3} (у которого тогда еще был голос) и какому-то другому
итальянцу. Дуэт кончился, и Грибоедов был окружен многими из своих знакомых,
которые вошли во время его игры и не хотели прерывать музыки приветствиями к
нему. С какою добротою, с какою искренностью обходился он со старыми
знакомыми! Тут почувствовал я, как мог быть пленителен этот человек.
Некоторые поздравляли его с успехами по службе и почестями, о чем ярко
напоминали бриллианты, украшавшие грудь поэта. Другие желали знать, как он
провел время в Персии. "Я там состарился, - отвечал Грибоедов, - не только
загорел, почернел, почти лишился волосов на голове, но и в душе не чувствую
прежней молодости!" В словах его точно виден был какой-то грустный отзыв. За
столом Грибоедов почти не вмешивался в литературные суждения, какие излагали
двое или трое из собеседников, теперь уже покойных - мир памяти их! Он
чувствовал себя нездоровым и уехал вскоре после обеда.
Второе свидание с Грибоедовым оставило во мне впечатление более
приятное, хотя я слышал тут меньше. Видно, сам поэт был расположен теплее и
потому казался сообщительнее. Его обращение всегда отличалось редким
свойством: какою-то искренностью, которая, однако ж, не переходила светских
форм. Слушая Грибоедова, можно было верить каждому слову его, потому что он
не терпел преувеличений и будто мыслил вслух, не скрывая своих чувств, но
образованность и светскость придавали ему характер обворожительный.
|