Добро пожаловать!
Знакомство же
мое с Сомовым произошло вследствие того, что я, принимая тогда большое
участие в преобразовании, по моему проекту, управления колониями
Российско-Американской компании, почти ежедневно заседал в собрании
директоров компании и часто заходил по делам к жившему в доме компании
Сомову.<...>
Еще чаще виделся я с Грибоедовым у Александра Ивановича Одоевского, у
которого Грибоедов даже жил (оба они, и Грибоедов и Одоевский, были в
родстве с супругою И. Ф. Паекевича, урожденною Грибоедовой, и потому отчасти
в родстве и между собою), или, по крайней мере, часто просиживал подолгу,
потому что мне нередко случалось, заходя по делам к Одоевскому, рано утром,
и иногда притом и по два дня сряду, заставать за утренним чаем и Грибоедова
вовсе еще не одетого, а в утреннем костюме.
На указанные в жизнеописании Грибоедова отношения его к Одоевскому я и
начну именно свои замечания. Мнение, что Одоевский мог "охранять страстного
и порывистого Грибоедова от всяких уклонений в сторону", положительно
ошибочно.
Такого влияния Одоевский никак не мог иметь по двум весьма важным и
очевидным причинам. Во-первых, не много можно найти людей, способных так
увлекаться, как увлекался Одоевский. Редко встречаются люди, так легко
переходящие от восторженного удивления к самому язвительному порицанию, от
дружбы к вражде и обратно, как это случалось с Одоевским, и очень часто без
достаточного для того основания. Я полагаю, что не ошибусь, если скажу, что
в целом казематском обществе едва можно насчитать три, четыре человека (могу
говорить беспристрастно, потому что был именно в числе их), которых
Одоевский не задел бы своими эпиграммами, нередко весьма язвительными, как,
например, известная эпиграмма на А. З. М<уравьева> {3}. Даже и те из наших
дам казематского общества, которых он же превозносил в восторженных
стихотворениях, не избегли его эпиграмм при малейшем на них неудовольствии.
Впрочем, слишком известная неустойчивость Одоевского в идеях и в отношениях
к людям засвидетельствована им самим в резком противоречии ответа на
послание Пушкина и дифирамба на наводнение 1824 года в Петербурге, с одной
стороны, с известным стихотворением "К отцу", с другой.
Понятно, думаю, поэтому, что человек, до такой степени способный сам к
увлечению, не мог охранять от увлечений других. Сверх того, существовала и
другая, самая естественная причина, почему Одоевский никак не мог быть
ментором Грибоедова. В первую эпоху пребывания Грибоедова в Петербурге
Одоевский был еще дитя: в последний же приезд Грибоедова в северную столицу,
в 1824 году, Грибоедов был уже вполне возмужалый человек, лет тридцати,
достаточно уже опытный в жизни, тогда как Одоевский был все еще почти
юношей, и притом едва только произведенным в корнеты из юнкеров,
следовательно, ни в каком отношении не мог иметь опытности, необходимой для
руководства других.
|