Добро пожаловать!
Поводом же к вмешательству Любимова было следующее обстоятельство: братья
Р<аевские> сбили с толку многих своими рассказами, что, для того чтоб скорей
и лучше отделаться, чтоб избежать неприятности проволочки следствия и риска
предания суду, надобно, главное, доказать свою откровенность, и основывали
это на собственном будто бы примере и на примере других очень известных лиц
(кн. С, кн. Л. и др.), которые, как говорили тогда, за полное признание
получили полное прощение. Но братья Р<аевские> не сообразили, что во всех
приводимых ими примерах решительное влияние на прощение имели совсем иные
причины. Как бы то ни было, но только вследствие этих рассказов братьев
Р<аевских> некоторые лица (как, например, Ф..., Т..., Г...) наговорили сами
на себя всякой небылицы в доказательство откровенности, что, конечно, не
послужило им в пользу. Между тем Любимов заметил, что и на Грибоедова
вышеупомянутые рассказы братьев Р<аевских> произвели большое впечатление, а
потому, когда Грибоедову принесли вопросные пункты и он стал писать черновой
на них ответ, то Любимов, подойдя к нему, сказал: "Вы знаете, что все, что
вы ни напишете, до меня нисколько не касается, потому что у нас с вами не
было по Обществу никаких сношений. Поэтому я и могу давать вам советы
совершенно беспристрастные. Я только желаю предостеречь вас, потому что
заметил, из ваших же рассуждений, что рассказы братьев Р<аевских> не
остались без влияния и на вас, и кроме того, вы готовы на все, лишь бы
как-нибудь избавиться от томительной скуки, которая предстоит вам в нашем
положении. Я знаю из всех наших здешних разговоров, что действия
относительно комитета предполагаются различные, смотря по разным у всякого
соображениям, и личным, и политическим. Не знаю, какой системы намерены
держаться вы, но ум хорошо, а два лучше. Не по любопытству, а для вашей же
пользы я желал бы знать, на какой система вы остановились? Помните, что
первые показания особенно важны..." В ответ на это Грибоедов прочитал ему
то, что успел уже написать. Прослушав написанное, Любимов с живостию сказал
ему: "Что вы это! Вы так запутаете и себя, и других. По-нашему, по-военному,
не следует сдаваться при первой же атаке, которая, пожалуй, окажется еще и
фальшивою; да если поведут и настоящую атаку, то все-таки надо уступать
только то, чего удержать уж никак нельзя. Поэтому и тут гораздо вернее
обычный русский ответ: "Знать не знаю и ведать не ведаю!" Оп выработан
вековою практикою. Ну что же? Положим, что вам докажут противное; да разве и
для судей не натурально, что человек ищет спастись каким бы то ни было
образом? Хуже от этого не будет, поверьте! А не найдут доказательств, - вот
вам и всем хлопотам конец. Вот вам и мой собственный пример, хорош бы я был,
если бы сначала так-таки и бухнул признание, а у меня еще были захвачены и
опасные бумаги. И на кой черт берег я письма П<естеля>! Но я из вопросных
пунктов увидел, что до моих бумаг еще не добрались; доберутся - знаю, что
будет плохо, но все же от отсрочки хуже не будет; и потому на первый случай
лучше сказать: знать не знаю! А там, на счастье, попытаться выручить опасные
бумаги.
|