Добро пожаловать!
Кроме того, как объяснено выше,
он, к счастию его, был вовремя огражден от сношений с нескромными членами. В
силу подобных же условий спасены были и многие другие члены, даже такие,
которые были замешаны и посильнее, чем Грибоедов. Наконец, кроме
несомненного заступничества Паскевича, Грибоедову благоприятствовали еще и
следующие два обстоятельства: он не был в Петербурге в конце 1825 года; а в
тех близких отношениях, в каких он находился к Одоевскому и другим членам
Общества, никто с уверенностью не мог сказать о себе, на что бы он решился,
если бы присутствовал в Петербурге, как о том откровенно сознался пред
высшим лицом и Пушкин, даром что Пушкин даже не был членом Общества, хотя и
желал им быть, но его не принимали, зная его неустойчивость (versotilite).
Другое важное обстоятельство заключается в том, что, как это сообщено
уже в разбираемом жизнеописании Грибоедова, Ермолов, предупредив его об
аресте, дал ему возможность истребить компрометирующие его бумаги, в
которых, несомненно, было немало опасного для Грибоедова, в том числе
кое-что из собственных его произведений, судя по тому, что многие не раз
слышали от него. Некоторые из его напечатанных 13 стихотворений не уступали,
например, в резкости пушкинским стихотворениям известного направления. Здесь
кстати сказать, что, впрочем, и не один Ермолов так поступал. Лица,
поставленные и выше Ермолова, делали для других то же самое, что сделал он
для Грибоедова <...>
Мнение, будто бы известный Ф<аддей> Б<улгарин> не считался тогда еще
таким, каким считали его впоследствии, приводимое в жизнеописании Грибоедова
для оправдания его относительно сношений его с Б<улгариным>, никак нельзя
признать справедливым. Не входя здесь в разбирательство, насколько
основательна было вообще мнение о Б<улгарине>, и когда он был лучше, когда
хуже, я могу сказать только одно, что ни за что так не упрекали Грибоедова
люди, даже близкие ему, как за сношения его с Б<улгариным> и это всегда
задевало заживо Грибоедова. Относительно других предметов Грибоедов хотя
вообще и рассуждал часто горячо, но не доходил никогда до раздражения;
только когда осуждали его связь с Б<улгариным> или когда Каховский доказывал
ему, что, осуждая у ложных либералов противоречие их действий с
провозглашаемыми принципами, Грибоедов и сам не свободен от подобного
противоречия, можно было видеть, что Грибоедов чувствовал, что его кольнули
в самое больное место. Трудно также понять, к какому времени может
относиться, разрыв его с Б<улгариным> за излишнюю похвалу, о котором
говорится в жизнеописании. Помнится, что и после вторичного отъезда своего в
Грузию он все еще посылал письма в "Северную пчелу" и что даже писал
комплименты Б<улгарину>, относительно его "Выжигина" {14}. Одоевскому
присылали все, что печатал Грибоедов впоследствии, и мне помнится, что об
этом был у нас и разговор с Одоевским.
|