Добро пожаловать!
Надобно прибавить, что бедного Моцарта
терзали ужасно! В 1828 году на петербургской сцене не было ни одного певца и
ни одной певицы. Самойлов жил еще старою своею славою, но и он почти не мог
петь. Первою певицею была Иванова. Особенно смешил нас своим неискусством
Папаген, которого играл, если не ошибаюсь, Рамазанов. Грибоедов сидел в
ложе, с одним знакомым ему семейством, но в каждый антракт приходил в кресла
побранить певцов. "Я ничего не понимаю: так поют они!" - говорил он не раз.
"И зачем браться за Моцарта? С них было бы и Буальдье!" - прибавил кто-то.
"А что вы думаете: Буальдье достоин этих певцов? - сказал Грибоедов. - Он не
гениальный, но милый и умный композитор; не отличается большими мыслями, но
каждую свою мысль обработывает с необыкновенным искусством. У нас испортили
его "Калифа Багдадского", а это настоящий брильянтик (именно так выразился
Грибоедов). Музыка Моцарта требует особенной публики и отличных певцов, даже
потому, что механическая часть ее не богата средствами. Но выполните хорошо
музыку Буальдье - все поймут ее. А теперь посмотрите, как восхищаются
многие, хоть ничего не понимают! Это больше портит, нежели образует вкус
публики".
Знакомство с Грибоедовым оставило неизгладимый след в душе моей, и я,
может быть, распространился в моем рассказе, потому что мне всегда
усладительно вспомнить о минутах, проведенных в его обществе. Я видел в нем
человека необыкновенного во всех отношениях, и это было тем драгоценней, что
он никогда не думал блистать; напротив, он будто скрывал себя от
многолюдства и высказывался только в искренней беседе или в небольшом кругу
знакомых, когда видел, что его понимают. Радушие Грибоедова ко мне объясняю
я только добрым расположением его ко всем молодым людям, в которых видел он
любовь к труду и просвещению. Может быть, оттого говорил он со мной обо
многом пространнее, нежели с равными себе или с старыми своими знакомыми,
что хотел, как видно, передать юноше верные понятия, к каким привели его
необыкновенный ум и опытность. Зная, что я принимал деятельное участие в
одном из тогдашних журналов, любимом публикою, он удивлял меня иногда своею
внимательностью ко многим статьям потому, что читал их все, искренно желая
успехов литературе во всех отраслях ее.
Главными отличительными его свойствами были, сколько я мог заметить,
большая сила воли и независимость в суждениях и образе жизни. Читатели
видели, что он не находил ничего невозможного для ума и воли: не хотел,
чтобы человек робел перед неприятельскою батареею или, потворствуя лени,
читал в переводе то, что может читать в подлиннике. Блестящие обстоятельства
не переменили его образа жизни. В нем также не было ни малейшего признака
несносного, притворного желания играть роль светского человека и поэта,
которое прививается к многим отличным людям. А между тем он был и поэт, и
светский человек самой высшей степени.
|