Добро пожаловать!
Грибоедов проделывает с ним все те же самые
штуки, которые он со мной делал, и надувает Алексея Петровича, который,
верно, полагает <в нем> пространные и глубокие сведения. Грибоедов умен и
умеет так осторожно действовать, что все речи его двусмысленны, л он тогда
только дает утвердительное мнение свое, когда Алексей Петрович свое скажет,
так что никогда ему не противоречит и повторяет слова Алексея Петровича: все
думают, что он прежде тот предмет также хорошо знал. Я уже был надут им и
видел ход его действий.
16-го. Мне кажется, Грибоедов придирается ко мне и что у нас не
обойдется ладно. Вчера обедал я в трактире, и Грибоедов тоже. Пришел туда
тот самый толстый Степанов, с которым я раз виделся на его квартире и
который отказался от своих слов и просил извинения. Грибоедов не знал его.
Увидя его, он спросил меня, та ли это особа, про которую прежде говорено
было и которой я побоялся. "Как побоялся, - сказал я, - кого я буду
бояться?" - "Да его наружность страшна". - "Она может быть страшна для вас,
но совсем не для меня". Меня очень рассердило сие маленькое происшествие. Я
дождался, пока Степанов ушел, а потом, подозвав к себе Амбургера, спросил у
него громко при всех, слышал ли он суждение Грибоедова, который находит
наружность Степанова грозною. Грибоедов несколько потерялся и не умел иначе
поправиться, как сказав, что он ее грозною потому находит, что Степанов
громаден. Тем и кончилось. Грибоедов почувствовал свою ошибку и все вертелся
около меня. <...>
22-го я обедал у Алексея Петровича. Грибоедов отличался глупейшей
лестью и враками. Я не понимаю, как Алексей Петрович может так долго
ошибаться в нем. Он, кажется, к нему еще очень хорошо расположен, и мне
кажется сие за счастье, что Грибоедов не остается в Тифлисе, а уезжает с
Мазаровичем.
28-го. Уехал отсюда с Мазаровичем в Персию, к великому удовольствию
всех, Грибоедов {3}, который умел заслужить всеобщую нелюбовь. Мне кажется,
однако же, что Алексей Петрович не ошибся на его счет. Он препоручил
Грибоедову сделать описание случившемуся здесь землетрясению для помещения
оного в ведомости. Грибоедов написал ужасную штуку: "Куринские льды с ревом
поколебались, треснули и стремились к пучине"; тут был и гром, и треск, и
стук, и страх, и разбежавшиеся жители, и опустелый город; землетрясение пять
минут продолжалось и пр. и пр., и все написано так лживо и так нескладно,
что было больше похоже на силлогизм человеческого преследования. Я узнал,
что Алексей Петрович премного его благодарил за сие и расхваливал его; по
отъезде же Грибоедова он приказал Могилевскому пересочинить все сие сызнова.
<...>
31-го <мая>. 30-го приехал сюда из Тифлиса Амбургер с депешами от
Мазаровича. Он мне отдал две книги Малькольма, "Историю Персии", которая из
Индии выписана, и письмо от Монкейта, приславшего оную. Он просит меня,
чтобы я нашел здесь место для сына его 4-летнего, прижитого с армянкой в
Тавризе.
|