Добро пожаловать!
гений для иных, а для иных чума..."). Обаяние
личности Грибоедова было неодолимо. Показательны отзывы о нем педанта и
службиста (по-своему неглупого) Н. Н. Муравьева-Карского. "Человек весьма
умный и начитанный, - брюзжит полковник при первом знакомстве с поэтом, - но
он мне показался слишком занят собой". Чуть позже он через силу, явно
нехотя, признает: "Человек сей очень умен и имеет большие познания". И
наконец, не может уже подавить невольного восхищения: "Образование и ум его
необыкновенны".
Ум Грибоедова воспринимался в качестве абсолютной величины, чуждающейся
ограничительных определений (таких, например, как "практический",
"язвительный", "книжный" и т. п.). Это необходимо подчеркнуть хотя бы с той
целью, чтобы не сводить разговор об уме Грибоедова к нередкому, к сожалению,
в критической литературе суррогату: политическому скептицизму. Вспомним
одного из первых биографов писателя, благонамеренного его почитателя Д. А.
Смирнова, простодушно убежденного в том, что "Грибоедов, собственно, не
принадлежал к заговору (декабристов)... уже потому не принадлежал, что не
верил в счастливый успех его. "Сто человек прапорщиков, - часто говорил он,
смеясь, - хотят изменить весь государственный быт России!" {"Беседы в
Обществе любителей российской словесности при Московском университете", М.,
1868, вып. 2, с. 20.}. От кого слышал биограф об этой фразе? Ближайшим
друзьям драматурга запомнилось нечто противоположное. С. Бегичев вспоминал,
как Грибоедов однажды сказал, "что ему давно входит в голову мысль явиться в
Персию пророком и сделать там совершенное преобразование; я улыбнулся, -
продолжает Бегичев, - и отвечал: "Бред поэта, любезный друг!" - "Ты
смеешься, - сказал он, - но ты не имеешь понятия о восприимчивости и
пламенном воображении азиатцев! Магомет успел, отчего же я не успею?" И тут
заговорил он таким вдохновенным языком, что я начинал верить возможности
осуществить эту мысль". Декабрист П. Бестужев писал, в сущности, о том же:
"...Грибоедов - один из тех людей, на кого бестрепетно указал бы я, ежели б
из урны жребия народов какое-нибудь благодетельное существо выдернуло билет,
не увенчанный короною для начертания необходимых преобразований".
"Способности человека государственного" в Грибоедове несомненны и для
Пушкина.
Но и эти "способности" не исчерпывали ни гения Грибоедова, ни высшей
цели его жизни - жизни, исполненной крутыми поворотами судьбы.
В юности Грибоедов избрал ученое поприще. Получив редкое по тем
временам систематическое, глубокое и разностороннее образование, он
готовился уже к испытаниям на звание доктора прав. Отечественная война 1812
года круто изменила жизненные планы. Сложившийся ученый стал корнетом
гусарского полка.
Сразу же после войны он вышел в отставку, чтобы отдаться давно уже
осознанному призванию - поэзии. Пришлось, однако, считаться с прозой жизни:
средства существования могла обеспечить только служба.
|