Добро пожаловать!
Может быть, я не запишу обоих наших разговоров, и утреннего, и
вечернего, в порядке и последовательности, но уверен, что не упущу из них
ничего главного.
- Вы были в Петербурге, ваше превосходительство, когда привезли сюда
Грибоедова как декабриста?
- Да, в Петербурге.
- Степан Никитич, и не один раз, говорил мне... Но позвольте прежде
этого другой и очень важный для меня, на и не для одного меня, вопрос;
скажите, какое впечатление произвел на публику арест Грибоедова? Это
обстоятельство гораздо важнее, нежели кажется с первого поверхностного
взгляда, и ваше на этот раз показание вполне драгоценно.
"Угол падения, - подумал я в эту минуту геометрической истиной, - не в
одном вещественном, но и в нравственном мире равен углу отражения".
- Огромное, - ответил мне Жандр, смотря на меня прямо, как бы желая
"вразумить" меня. - Огромное, - повторил он. - По городу пошла молва, толки:
"Грибоедова взяли, Грибоедова взяли".
- А, - сказал я, не скрывая того отрадного чувства, которое овладело
мной в эту минуту, чувства, в котором была смесь и радости, и какой-то
гордости за человека, которому чужда теперь всякая гордость, но память
которого люблю я так сильно. - Стало быть, имя было слишком громко, слишком
народно.
- Еще бы! Такие ли я вам еще на этот раз чудеса расскажу. Однако вы
начали и не кончили: что же вам говорил Степан Никитич?
- Он говорил мне, и, повторяю и вместе прошу вас заметить, не один раз,
что Грибоедов, которого засадили в Главный штаб, всякую ночь приходил оттуда
к вам.
- Совершенная правда. Всякую ночь приходил, ужинал или пил чай и играл
на фортепиано. Последнее-то и было его отрадой: вы, конечно, знаете, что он
был замечательный музыкант - музыкант не только ученый, но страстный. Он
возвращался от меня в свою конуру или поздно ночью, или на рассвете.
- Да как же, боже мой, все это делалось? Слышишь и ушам не веришь.
Между тем слышишь все это от людей, в словах которых нет никакой возможности
сомневаться.
- Делалось, а потому и делалось, что Грибоедов имел удивительную,
необыкновенную, почти невероятную способность привлекать к себе людей,
заставлять их любить себя, именно "очаровывать". Я не знаю, как Степан
Никитич рассказывал вам историю его ареста, но расскажу ее вам в свою
очередь и в доказательство всей справедливости слов, сейчас мной сказанных.
Вы знаете, что тогда он служил при Ермолове и взят он был во время какой-то
экспедиции, в каком-то местечке, имени которого не вспомню.
- Я вам помогу, ваше превосходительство: он был взят в
Екатериноградской станице.
- Кажется, что так. Подробности его ареста очень любопытны и
характеристичны именно как доказательство той привязанности, которую умел
внушать к себе Грибоедов. Когда к Ермолову прискакал курьер с приказанием
арестовать его, Ермолов, - заметьте, Ермолов, человек вовсе не мягкий, -
призвал к себе Грибоедова, объявил ему полученную новость и сказал, что дает
ему час времени для того, чтобы истребить все бумаги, которые могли бы его
скомпрометировать, после чего придет арестовать его со всей помпой - с
начальником штаба и адъютантами.
|