Добро пожаловать!
Возвратясь в свою палатку часу во втором после полночи, я продиктовал
Ахвердову, при мне находившемуся в должности адъютанта, письмо от Паскевича
к Сипягину, в коем пояснено было вкратце все дело, не упустив ничего того,
что могло служить к представлению дела сего в настоящем виде, т. е. победы,
означив число пленных, знамен и проч. Но как я удивился, когда, по
прочитании письма сего Паскевичу, я увидел, что он выходил из себя. "Кто это
писал?" - закричал он. "Я писал". - "Кто писал?" - возразил он снова. "Писал
Ахвердов по моей диктовке". - "Arretez-moi cet homme, - закричал он, - c'est
un petit coquin" {Арестуйте этого человека, он мошенник (фр.).}. Я,
разумеется, не арестовал его, а спросил Паскевича, чем Ахвердов провинился.
"Вы, сударь, - отвечал он мне в пылу, - не поместили всего в реляции". -
"Это не реляция, - сказал я, - а короткое письмо в предупреждение генерала
Сипягина до отправления настоящей реляции, которую вы мне не приказывали
написать". - "Вы, сударь, скрыли число пленных ханов: их взято семь, а не
три, как вы написали". - "Их взято только три". - "Неправда, сударь, семь
взято; сочтите их в палатке". В палатке точно сидело семь человек пленных с
ханами, но в том числе были и прислужники их, что я ему и объяснил; но он не
хотел принять сего. "Вы написали мало пленных, - продолжал он. - Алексею
Петровичу Ермолову написали бы вы 30 ханов и 30 000 неприятельского урона, а
мне вы не хотите написать семи ханов <...>. Но я знаю, что это все
последствия интриг ваших с Ермоловым: вы хотите затмить мои подвиги и не
щадите для достижения цели вашей славы российского оружия, которую вы также
затемнить хотите, дабы мне вредить". Слова сии были столь обидны, что я не
мог выдержать оных. "Ваше высокопревосходительство обвиняете меня, стало
быть, в измене, - отвечал я. - Обвинение сие касается уже до чести моей, и
после оного я не могу в войске более оставаться. Прошу вас отпустить меня
теперь в Тифлис". - "Как вы смеете проситься?" - сказал он. "Я доведен до
крайности". - "Но вы знаете, что теперь ни отпусков, ни отставок нет". -
"Знаю, а потому и уверяю вас, что моя главная цель состоит единственно в
том, чтобы не служить под начальством вашим; каким же образом достигну до
оной, до того мне дела нет. Вы меня до того довели, что я буду счастлив
удалиться отсюда под каким вам угодно будет предлогом. Угодно вам, отпустите
меня; угодно, командируйте по службе; угодно, ушлите, удалите со взысканием,
как человека неспособного, провинившегося, с пятном на всю мою службу. Я
уверяю вас, что всем останусь довольным, бы не при вас служить". - "Хорошо,
- сказал он с видом гораздо спокойнее, - я ваше дело решу ужо, а теперь
прошу вас до того времени продолжать занятия ваши по-прежнему". Я пошел к
Грибоедову, рассказал ему все происшествие и объяснил, что более в войске не
остаюсь. Сколь ни было прискорбно Грибоедову, по родствуу его с Паскевичем,
видеть ссору сию, но он не мог не оправдать поведения моего в сем случае
{10}.
|