Добро пожаловать!
Ну, и вышло отлично; а теперь пусть и обвиняют в том только, что был
знаком с П<естелем>. Ну что ж? Да, был знаком! да как и не стараться быть
знакомым со всеми полковыми командирами!.. Сношения по службе беспрестанные,
часто щекотливые, а при знакомстве все идет гораздо легче, как спишешься
частным путем". Не знаю, насколько подействовали подобные убеждения на
Грибоедова и вследствие ли их, как думал Любимов, или по каким-либо другим
соображениям, но только, по словам Любимова, Грибоедов после разговора с ним
изорвал написанную было черновую {10}.
Говорят также, что Грибоедова "выгораживал" будто бы Ивановский {11}.
Никак не могу понять, каким образом это могло быть! Ивановский и Бруевич
были чиновниками канцелярии Следственной комиссии, но и за ними самими
строго наблюдал обер-аудитор (по фамилии, кажется, Попов). По крайней мере,
я знаю случай, что когда Ивановский, оставшись с одним обвиняемым,
приведенным на очную ставку и дожидавшимся в канцелярии, пока члены комитета
пошли закусывать (закуска была от двора), выдумал было вступить в разговор с
этим обвиняемым, то обер-аудитор немедленно и резко сказал ему, что он не
имеет права разговаривать с находящимся под следствием, и пошел в ту же
минуту доложить о том членам комиссии. Тот же час пришел Чернышев, произошла
весьма бурная сцена, и Ивановскому пришлось оправдываться.
Показаний других против Грибоедова, если они были, Ивановский также не
имел возможности скрыть, так как пакеты распечатывались в заседании
комитета, и следовательно - все показания становились известными членам
комитета или комиссии, прежде чем отдавали их в канцелярию.
Другое дело сами члены комитета; они действительно могли оказывать
содействие кому хотели; выгораживать кого нужно или приказано было. Я знаю
от своих товарищей, что когда в показаниях, необходимых даже по ходу дела,
касались некоторых лиц, близких членам комитета или таких, которых нужно или
приказано было по какому-либо расчету щадить, то делавшему показание
обыкновенно говорили: "Вас об этом не спрашивают", и этих показаний не
записывали в протокол, как бы важны они ни были даже для разъяснения всего
дела. Кроме того, когда я находился уже в крепости и до перевода в
Алексеевский равелин был помещен в одном отделении с М. Ф. О<рловым>, то
брат его, бывший в дружбе с членами комитета и занявший впоследствии один из
важнейших постов в государстве, всякий раз, когда арестованному следовало
получить вопросные пункты или быть призываемому в комитет, приезжал к нему и
говорил, о чем будут спрашивать и что следует отвечать. И нет сомнения, что
на окончательное решение и о Грибоедове имело сильное влияние и у членов
комитета, и даже выше заступление, хотя и тайное, Паскевича, получившего уже
в то время большое значение.
Что же касается до роли, какую играла в следственном деле комедия
Грибоедова, то действительно, возвратись однажды от допроса в комитете,
Грибоедов сказал нам, что его "мучили", доказывая ему, на основании комедии,
что он был также членом Тайного общества и что он, на том же основании,
доказывал противное; но как он у допроса провел в тот раз очень короткое
время, и притом допрашивали его сверх того и о более важных вещах, то,
очевидно, Грибоедов выражение "мучили" употребил только в шутку и что о
комедии речь шла только мимоходом, как бы вводным только эпизодом.
|