Добро пожаловать!
Убили русского посланника - и пусть его убила
азиатская чернь, все-таки это факт небывалый. Между условиями мира,
заключенного Россией с Персией, было следующее: всем русским, желающим
возвратиться в отечество, персидское правительство должно было давать
свободный пропуск без малейшей задержки и насилия. В числе жен одного
персиянина была русская, которая пожелала возвратиться на родину. Персиянин
не пускал ее. Она ушла от него, и Грибоедов принял ее в посольский дом. В
народе диком это возбудило негодование, которое, однако, держалось скрытно,
в состоянии глухого возмущения, до следующего случая. Раз в базарный день
лакеи Грибоедова затронули что-то персидских женщин. Искра попала в порох.
Пошла резня. Приступили к дому Грибоедова. Он, видя опасность кинулся
навстречу бунтующей черни с пистолетом и ятаганом, но, увидевши
превосходство целой массы, скрылся и заперся в какой-то беседке вместе с
несколькими русскими. Беседку подожгли. Разломали ли у этой беседки двери,
растворил ли их сам Грибоедов - неизвестно. Известно только, что когда
приспел отряд шаховой гвардии под начальством капитана для усмирения черни,
Грибоедов и все русские, в том числе 150 человек казаков, оставлявших
почетный караул Грибоедова, погибли. Щах наложил на двор трехдневный траур.
Хозрев-Мирза, как известно, был в России для личного объяснения с государем,
но Грибоедова уже не стало... {12}
-----
Через год после приезда в Петербург я встретился (19 ноября 1842 года)
с Булгариным у Межевича, к которому приехал обедать. Булгарин тут не обедал,
он пробыл какой-нибудь час и уехал. Но в продолжение этого часа мы говорили
о Грибоедове. Мы сидели в кабинете Межевича. Свеча стояла недалеко от стены,
где висел портрет Грибоедова. Булгарин, ходя по комнате, взял свечу и поднес
ее к портрету. "Вам это лицо должно быть хорошо знакомо", - сказал я ему.
Он, разумеется, отвечал утвердительно. Цельного не было ничего. Обращу
внимание на главное в разговоре моем с Булгариным, который вскоре после
смерти Грибоедова назвал себя его другом. Доселе я думал, что существует
только один автограф "Горя от ума" у Бегичева. Теперь нашелся еще другой - у
Булгарина. Межевич, передавая мне это известие, сказал, что на этом
автографе рукою Грибоедова написано: "Тебе, мой Фаддей, отдаю мое Горе"
{13}. Существование этого автографа у Булгарина подтверждено мне им самим
при этой нашей встрече. Кроме автографа "Горя от ума", по словам Булгарина,
у него находится множество разных бумаг, сооственноручных Грибоедова бумаг,
которые напечатать невозможно. Булгарин очень верно выразился, сказав, что
Грибоедов родился с характером Мирабо. Рассмотрите глубже эти слова, и в
основании их вы откроете истину. Булгарин не читал, как мне сказывал,
биографии Полевого. Он презирает Полевых, как это можно видеть из слов его,
и отрицает их знакомство с Грибоедовым, "человек прошелся как-то с ним (Кс.
|