Добро пожаловать!
В день представления водевиля Грибоедов обедал у меня с некоторыми
приятелями моими. В числе их был и Денис Давыдов. "А что, - спросил он
Грибоедова, - признайся: сердце у тебя немножко ёкает в ожидании
представления?" - "Так мало ёкает, - отвечал отрывисто Грибоедов, - что даже
я и не "поеду в театр". Так он и сделал. Мы отправились без него и заняли
литерную ложу во втором ярусе. Оттуда мог я следовать за постепенным
падением пьесы. Со всем тем, по окончании, раздалось в партере несколько
голосов, вызывавших автора. Я, разумеется, не вышел. Актер явился на сцену и
донес публике, что авторов два, но что ни одного из них нет в театре. Давали
ли водевиль после первого представления, - сказать не могу {11} и до
нынешнего случая ничего не слыхал о нем.
В разбираемой статье (стр. 252) говорится, что пьеса никогда не была
напечатана, "хотя издание ее было бы в высшей степени любопытно", но нельзя
приступить к тому _без согласия моего_. Не полагаю, чтобы это произведение
Грибоедова могло послужить приращением к славе его и к пользе нашего
репертуара. Но во всяком случае, что до меня относится, предоставляю этот
водевиль в полное распоряжение желающих потребителей.
Еще одно замечание, хотя по предмету постороннему. На странице 235
приводится известная эпиграмма на Карамзина:
Послушайте, я вам скажу про старину,
Про Игоря и про его жену... _и проч_., -
и приписывается она Грибоедову. В заграничных изданиях печатается она под
именем Пушкина - и, кажется, правильно {12}. В ней выдается почерк
Пушкина, а не Грибоедова, которого стихи, за исключением многих удачных и
блестящих стихов в "Горе от ума", вообще грубоваты и тяжеловаты. При всем
своем уважении и нежной преданности к Карамзину Пушкин мог легко написать
эту шалость; она, вероятно, заставила бы усмехнуться самого Карамзина. В
лета бурной молодости Пушкин не раз бывал увлекаем то в одну, то в другую
сторону разнородными потоками обстоятельств, соблазнов и влияний,
литературных и других.
В той же статье приводятся слова Грибоедова, сказанные приятелю его уже
после написания "Горя от ума". Они меня очень поразили, между прочим и тем,
что служат новым свидетельством тому, как часто авторы ошибаются в оценке
свойств таланта своего. Он говорит^ "Я не напишу более комедии; веселость
моя исчезла, а без веселости нет хорошей комедии" {13}. Последние слова
совершенно справедливы. Но дело в том, что в комедии "Горе от ума" именно
нет нисколько веселости. Есть ум, есть острота, насмешливость, едкость, даже
желчь; есть здесь и там, бойкие черты карандаша, схватывающего с
удивительною верностью и живостью карикатурные сколки; все это есть - ив
изобилии. Но _веселости_, без чего нет _хорошей комедии_, по словам
Грибоедова, не найдешь в "Горе от ума". Это сатира, а не драма;
импровизация, а не действие.
|